— Вы точно поедете в Киров на поезде? — спросила моя ассистентка.
— Ну да, а что такого, лучше, чем ЯК-42, — храбро и еще ничего не подозревая плохого, ответила я.
Опыт поездов, несмотря на частые гастроли, у меня был невелик, скажу честно. Поезд для меня — это если не «Сапсан» и не экспресс из Лондона в Париж, то уж точно не хуже, чем «Стрела» с СВ или прекрасный восьмичасовой вояж в Орел. То есть в детали — СВ или не СВ, проходной или не проходной поезд, я не вдавалась и разницы между этими понятиями особо не понимала.
Курский вокзал.19 30. Я уже начинаю кое-что если еще не понимать, то уж точно подозревать о настоящих трудовых поездах. Кругом насс…но, валяется пара бомжей на кульках, открыт ларек с дурно пахнущей шаурмой, мимо бежит облезлая кошка. Вся эта мизансцена происходит на фоне еще пока ничего не подозревающего Прохорова, который строго смотрит с огромного плаката — самого на этом жутком вокзале неуместного арт-объекта. «Кто прав, тот и сильнее», — сообщает гордо взирающий на местных алкашей Прохоров. Милый наивный Миша. В нашей стране котируются только вечные ценности, такие как дружба. Дружба, только дружба делает людей сильнее. Дружба с человеком с красивым именем Вла… Ну да сейчас не об этом. Прохоров смотрит, и обреченности в его больших глазах пока еще нет. Кто-то сс…т, шаурма продается, я иду. Водитель со знанием дела озабоченно сообщает:
— Поезд-то ваш не с первого перрона — значит, не фирменный, проходной. Так как эти слова не несут для меня никакой смысловой нагрузки, я, накинув капюшон, потому что люди вокруг уже начинают оглядываться, практически летящей походкой спускаюсь в подземный переход и иду куда-то вслед за водителем, который как будто бы понимает, куда нужно идти. И вот мы приходим.
Из поезда, который идет по маршруту Санкт-Петербург–Ижевск, «подышать телом» вышли люди. Много людей вышло. Людей этих кроме общего поезда, который уже до Москвы шел около полутора суток из Питера, объединяло две вещи: они все были полуголые (видимо, в поезде было душно) и все с пивом. Большинство смурно курили. На секунду у меня появилось ощущение, что я оказалась на съемках балабановского «Груза-200»… нет, вы только не подумайте, что я такая гламурная фифа с «Луи Виттоном» наперевес, я понимаю, что Москва — это не совсем Россия. Я много гастролирую и в Самаре с Челябинском не жду «Ритца» и Вандомской площади. Но эта картина ночного перрона — очень тихо, но злобно спивающиеся люди, полуголые, толстые, некрасивые, злые и несчастные в своей злости и безнадеге, — произвела на меня ужасное впечатление. Это была толпа хмуро напивающихся дешевым пивом людей. Мысль о том, как я проведу тринадцать часов здесь, с ними, по эмоциям, наверное, была близка к ощущению, с которым бы Борис Моисеев попал на дальнюю сибирскую зону к блатным. Но это было еще до того, как я зашла в вагон. Как говорится, дальше больше: в моем купе кто-то спал. Сильно пьяный человек ужасно обрадовался, что его разбудили и он не проспит выход, и ужаснулся, увидев перед собой Ксению Собчак, — глазах читалась только одна мысль: все-таки водка оказалась паленая…
Водитель же мой, приятный, интеллигентный человек, тем временем совсем не хотел терять оплачиваемый выходной в Москве без меня, поэтому деловито начал рассовывать мои вещи по купе.
— Как тут спать? — почему-то спросила я у него, глядя на подозрительного цвета матрац.
И тут он с задором коммивояжера, продающего гербалайф, стал расстилать какие-то мокрые простыни, пытаясь втиснуть какую-то облеванную подушку в эти влажные тряпочки. И даже тут я еще заставляла себя невероятным усилием воли смириться с предстоящим вояжем, но далее произошло нечто совсем неожиданное. В купе зашла, даже можно сказать, вплыла большая, с мощными мускулистыми руками и коротко стриженными цвета охры волосами женщина.
— Здравствуйте, я начальник поезда, — представилась она.
Решение о бегстве из поезда я приняла даже не после ее слов, а под влиянием интонации, с которой она эти самые слова произносила. Таким тоном говорят с душевнобольными детьми, или ранеными солдатами или с людьми, которым собираются сообщить страшный диагноз типа «вы только не отчаивайтесь, прорвемся».
— Тут вас, Ксень Анатольевна, уже люди на перроне узнают… кхе-кхе, небезопасно… Вы это, знаете что, пойдемте-ка ко мне в мой вагон —там все-таки я рядом буду, если чего.
— А милиции разве нет, — видимо, от отчаяния почему-то задала я самый идиотский вопрос.
— Да нет, какая тут милиция, отменили же, я тут теперь отбиваюсь сама, — жизнерадостно сказала моя гостья. Такую не придумать — увидела бы ее в фильме, сказала бы, что режиссер преувеличил и скатился в лубочные банальности: настоящая женщина-проводница, своей силой, мощью и неунывающей жизнерадостностью посреди всего этого пьюще-курящего г…на олицетворяющая матушку Россию.. Сила ее харизмы здесь, в этом адском поезде, была такова, что я почему-то послушно пошла за ней в ее вагон. Заперла купе и уснула.
В тот роковой для меня и страны день Аджани забил два гола в ворота «Зенита». Люди в моем поезде, конечно, об этом узнали быстро.
Как и стотысячная толпа на Манежке с лозунгами «гони черных, спасай Россию». В стране появился новый антилидер — еврей, поэт, борец с наркотиками, но главное, националист, который первый, не стесняясь, стал кричать на Манежке в мегафон: «Россия — для русских». А дальше снежный ком людской ненависти и злобы уже не остановить: крушат армянскую церковь, поджигают машины и выкрикивают: «Россия, вставай с колен». Все произошло очень быстро и жестоко — милиция не справляется, Кадыров выступает с обращением, что не даст в обиду чеченцев, живущих вне республики, — и понеслось: бои стенка на стенку, стрельба из автоматов, спецназ Кадырова и фанаты бритоголовые «Зенита»…
Для меня все тоже закончилось быстро: двумя ударами выломанная дверь купе, удары по лицу, сломанный нос, где-то уже как будто вдалеке плевки и крики, что-то сакраментально банальное типа «жируешь на народные деньги, сука» или «на, получай, гламур еб..чий», далее звук раскалывающейся черепной коробки и тишина освобождения. Я проснулась. В тиши своей спальни, на простынях Фретте. Аромат лавандового саше слышался чуть сильнее, чем того стоило, но проснулась я, скорее всего, от звука автомобильных гудков, которые прорывались в мой кремово-белый рай спальни даже сквозь трехслойный стеклопакет. Уже лежа в ванне, я подумала о том, что слой моей так тщательно выверенной жизни, на которую я уже десять лет пашу как вол, слой всей этой неги, новиковских ресторанов, открытий театров, премьер кино, приездов Деми Мур, дорогих бутиков и Пионерских чтений — этот слой тоньше слоя крема в деллосовском мильфее. И тут, в моей девичьей ванной, невозможно представить, что где-то есть поезд до Кирова. Но это наша страна. Наша пороховая бочка. Люди живут так и пьют не из-за тупого телика или глупых книг. Люди живут так и пьют из-за грязных поездов и заср…ных туалетов. И так хочется, чтобы кто-то подумал о туалетах или влажном отвратительном белье. Я выбежала из того поезда, зачем-то наврав начальнице с мускулистыми руками и короткой прической. Не нашла в себе силы поехать и не нашла сил объяснить этой славной женщине — почему. И еще мне обидно, что успешных и богатых рвут сразу и беспощадно, стоит тебе выйти за периметр защищенности властью или деньгами. Мне обидно, что так по-сервильному рвут Прохорова, которого еще вчера боготворили и который вкладывал не чужие, а свои собственные деньги, и я верю, что он пусть по-мальчишески наивно, но правда хотел поменять жизнь к лучшему; мне обидно что ненавидят кавказцев, мне обидно, что все дети моих друзей учатся в Лондоне; мне обидно, что мы все аутсайдеры в своей собственной стране. Мне за державу обидно, короче. Даже во сне…
