Журналист Ксения Собчак о мэре Анатолии Собчаке, эпохе тусклых лиц в политике, единственном пути для России и о том, где она теперь хранит деньги.
10 августа вашему отцу исполнилось бы 75 лет. В каком кругу, с кем вы будете поминать отца?
— Наверное, будем поминать с мамой.
Что бы ни говорили о Собчаке, даже его противники не отрицают, что политиком и человеком он был ярким. Остались ли сегодня в России яркие политики?
— Сейчас другое время, когда востребованы другие люди, к сожалению. Учитывая тот факт, что прямые выборы практически везде невозможны, сейчас ораторское искусство, умение вести дебаты, к сожалению, атрофировались, гораздо ценнее стали другие качества, а именно умение угождать, узнавать наперед запросы начальства, правильно себя вести в тех или иных ситуациях.
А как ваш отец реагировал на негативные публикации о нем, которых было множество?
— Он расстраивался.
Когда он был мэром, делал ли он что-нибудь, чтобы наказать за такие публикации журналистов или издателей, материально или еще как-то?
— Нет. Это признают и его враги.
Честно говоря, мне было приятно, что даже его враги умеют объективно оценить позицию Анатолия Собчака. Я читала одно из последних интервью Александра Невзорова, где он говорит, что Собчака никогда не любил и всегда с ним воевал, но отдает должное мэру Петербурга за то, что тот никогда не закрывал программу «600 секунд», где каждый день его, мэра, всячески хаяли.
Совершал ли Анатолий Александрович ошибки — политические, человеческие?
— Безусловно, как любой человек. Но не мне о них судить.
Какие главные ошибки совершил ваш отец, по вашему мнению?
— Я не считаю корректным говорить на эту тему.
Как ваш отец реагировал бы на протесты 2011-2012 годов?
— Смотря на какие протесты — у нас же тоже ситуация меняется.
Я думаю, что он точно, в любом случае, выступал бы за сменяемость власти, за честные выборы, за социальные лифты, за борьбу с коррупцией.
Вопрос: с какими бы людьми он вел эту борьбу, кому бы доверился и кого бы посчитал порядочным человеком из тех, кто состоит сейчас в оппозиции? Это другой вопрос, которым я сама задаюсь каждый день.
Какую степень самостоятельности он вам позволял в детстве? Он вас наказывал, воспитывал?
— Нет, за репрессивную машину в моей семье отвечала мама. Он был ко мне очень добр, понимал, что главное — это развитие личности, а не ее подавление.
Значит, в юности вы бунтовали скорее против мамы?
— Конечно.
В чем это выражалось?
— В различных конфликтах.
А как к этому относился отец, на чьей он был стороне?
— Он был на работе.
Он не вмешивался?
— Он просто не так часто был дома.
Есть такой распространенный миф, что вы, как крестница Путина, можете в любой момент ему позвонить. Это правда?
— Неправда. Я не крестница Путина и не могу ему позвонить.
Но у вас есть непосредственная связь с Владимиром Владимировичем, которой вы можете воспользоваться?
— Нет, у меня нет непосредственной связи.
Еще один миф, в доверительных беседах многие любят упомянуть: а вот там земля (дом) принадлежит вашей семье. А как на самом деле?
— На самом деле у нас есть квартира в Петербурге, по адресу: наб. реки Мойки, 31. Раньше экскурсоводы, проезжая мимо, всегда говорили, что в этом доме живет Собчак. На этом доме сейчас видит мемориальная доска, посвященная моему отцу, и этот факт никогда не скрывался. Помимо этого у нас есть дача в Репино. На этом наша недвижимость заканчивается. Все остальное — моя личная собственность. То есть это остальное — таунхаус, который я строю в Москве.
Многие считают, что и в России, и во всем мире наступила эпоха тусклых, незапоминающихся лиц в политике. Почему так произошло?
— Время такое. Постмодернизм в своем разгаре. Но я считаю, что это поколенческая проблема. Такие времена, если смотреть на исторический срез, тоже бывали. Я надеюсь, будут и другие времена. Я начинаю верить в то, что то поколение, которое подрастает, принесет своих героев.
Вы видите молодых перспективных политиков, которые могли бы изменить положение?
— Нет, пока не могу сказать, что их много и что я их как-то вижу. Но я надеюсь, что они появятся.
Вас убрали практически со всех федеральных телеканалов.
— Не практически, а со всех.
Насколько неожиданно для вас это случилось? Чего тут больше — политических мотивов, личных?
— Я не могу сказать, что это было неожиданно, я же понимала, что мои действия в нашей стране чреваты определенными репрессиями.
Предупреждали ли вас о возможности такого развития событий? Говорили, что то или иное делать нельзя?
— Нет, не предупреждали, но мне кажется, это и не требует каких-то предупреждений.
Как к произошедшему с вами в последние месяцы отнеслась ваша мама?
— Мама очень переживает до сих пор, я думаю.
Но она вас понимает?
— Наверное. Я надеюсь, во всяком случае.
Говорила ли она вам, что, может быть, не стоит с какими-то людьми дружить, нужно изменить что-то в своих публичных выступлениях?
— Нет, таких разговоров не было.
Какие выводы вы сделали для себя?
— Выводы такие: свобода — это то, за что ты платишь сам. Телевидение было важной частью моей работы с точки зрения и карьеры, и коммерции, но это был осознанный выбор, поэтому сейчас я буду заниматься другими вещами.
Какие ваши планы — и на телевидении, и в других сферах?
— Я работаю на телеканале «Дождь», у меня там выходит программа интервью. С сентября мы запускаем новую программу. Будет продолжаться ток-шоу «Госдеп», у меня есть программа «Главная тема» на грузинском телеканале «Пик». Я буду работать на радио «Дождь» («Серебряный дождь». — Ред.), делать журнал, который будет выходить с сентября, и работать в качестве директора по спецпроектам для издательского дома «Живи», в который в том числе входит журнал «Сноб». Работа есть.
Есть точка зрения, что поскольку за Владимира Владимировича в Петербурге проголосовало не так много людей, как хотелось бы, и об этом наверху все знают, то на городе поставлен своего рода крест и ни о каких особых проектах развития уже не может идти речь.
— Нет, по-моему, это мифологизация. Проекты будут, и они будут независимо от результатов голосования — скорее, наоборот, чтобы как-то эту ситуацию исправлять.
К сожалению, создалась система, когда все деньги находятся в столице и как-то потом распределяются оттуда. Матвиенко на каком-то личном влиянии могла еще выбивать какие-то бюджеты, к освоению которых тоже были большие вопросы, но сейчас, как я понимаю, ситуация ухудшилась — с точки зрения получения каких-то специальных бюджетов для города.
Вы согласны с тем, что у нас сегодня есть разделение на две России и эти две страны все дальше и дальше отходят друг от друга?
— Да, согласна.
Можно ли это преодолеть?
— Это может преодолеть либо существующая власть, либо какая-то трагедия. Я надеюсь, будет первый вариант, но сейчас идет сознательное размежевание этих двух Россий.
А вы согласны с тем, что в России все развивается циклично, по кругу, и нам не выйти из этого круга?
— Вы имеете в виду, что мы сейчас в точке 1905 года?
Да. А писатель Дмитрий Быков, скажем, говорил, что мы находимся в начале 1850-х и впереди катастрофическая Крымская война…
— Тут можно выдвигать сколько угодно теорий. История действительно циклична, но циклы эти бывают разными. Можно говорить о революционных циклах, можно о кондратьевских, можно о реформах-контрреформах. Циклична — да, но вопрос в том, в каком именно цикле мы находимся. Любая такая теория всегда слаба предсказаниями.
Вы более оптимистично смотрите в будущее или менее, чем полгода назад?
— Менее. Это связано с тем, что я считаю, что единственный мирный путь для страны — это либерализация. Этого не происходит. Другой путь мне не кажется хоть сколько-нибудь конструктивным.
То есть вы за постепенную либерализацию сверху?
— Да, это единственный путь.
Собственно, перестройка была проведена именно по такому образцу — когда власть, поняв неизбежность изменений, начала постепенно меняться, и через эти изменения в один день порушилась страна. Это было болезненно, но это хотя бы было не столь кроваво. А ситуация, когда необходимость в обществе уже созрела, а с той стороны только задраивают люки и укрепляют стены, — так неизбежно эта стена рухнет, это вопрос времени. Но тогда она рухнет в какой-то истории насилия и катастрофы, чего мне точно не хочется.
Есть ли в этом вина какого-то одного определенного человека или класса людей?
— Это вина той системы, которая сейчас не хочет меняться. Безусловно, это люди, которые принимают ключевые решения. В их силах эту систему постараться оживлять, модернизировать и обновлять.
Но не создана ли эта система еще в 1993 году Конституцией, которая передала так много власти в руки одного человека?
— Системы не создаются конституциями. Системы создаются людьми. Самая демократичная конституция, — надеюсь, мы об этом помним, — это сталинская Конституция. Только никакого отношения к действительности она не имела.
Тут вопрос не в бумажке, не в законопроекте и не в реформе, написанной на бумаге. Тут вопрос в ключевых фигурах, в людях, в несменяемости этих людей. И это ключевой вопрос. А от того, что у нас сегодня новое правительство, — от этого мало что изменится. Хотя бы исходя из того, что ни один старый министр работу не потерял. Они дружно перешли в Администрацию президента. Это система, в которой нет новых людей, в которой одна и та же колода, которая только тасуется и раскладывается по-разному. Так долго быть не может, это ненормальная система.
После того, что случилось с вашими сбережениями, где вы сейчас храните свои деньги?
— Где я храню деньги? У меня есть какие-то банковские счета, и какие-то деньги я храню там. После изъятия той суммы, которая, как известно, находится в Следственном комитете, я не думаю, что у меня есть еще много того, что можно было бы хранить.
