Почему мне давно не мил Куршевель

Мое сердце принадлежит Аспену, но в этом сезоне попасть я туда не могла: было всего пять выходных. А так как я очень люблю кататься на доске, Куршевель оказался вариантом фактически без альтернативы – тем более что меня ждали там близкие друзья. Жила я в шикарном шале в самом сердце курорта. На второй день поняла – это минус: центр окружил меня, и я скорее обороняюсь от него, чем пользуюсь преимущест­вами ­«центровой».

Ходить никуда не стоит – это я сообразила в первый же вечер. Если, конечно, не хочется в чем-нибудь с опушкой из соболя попозировать Валере Левитину или девочкам из газеты «Жизнь». А меж тем я страдала: там, внизу, у Круазетт, находится единственный соблазн, которому я не могу противостоять, – и это не Podium, а блинная. Самые вкусные блины с нутеллой продаются именно там. Но с каждым годом делать вылазки, не попавшись на глаза папарацци, все сложнее. Хотите – верьте, хотите – проверьте, однако Куршевель превратился в винегрет из престарелых силиконовых девиц, недоолигархов и полусветских фотографов. Главная проблема нормальных людей, которые сидят каждый в своей избушке, в следующем: здесь невозможно кататься, но где еще найти такие трассы? Куршевель – это рай для горнолыжников и сноубордистов. В Санкт-Морице нужно с лыжами переться вверх на поезде, и только в Кульме есть выход на трассу. В Шамони – трассы слишком крутые для детей, да и наледи много, Гштаад – затхлый и мелкий. В смысле катания Курш – место безальтернативное. Но его так испоганили, что появилась новая, неслыханная альтернатива: не кататься вовсе.

Жизнь на легендарных склонах вынужденно приняла затворнические формы: ужины в своем шале – за пять дней в город мы спустились один раз. Поехали на машине, чтобы не мерзнуть в вечерней одежде на каблуках. В результате застряли минут на сорок без движения, так как русская девушка бросила кабриолет во втором ряду на маленькой горной улочке.

Мы с трудом продержались час в шикарном когда-то «Манжуаре» – посмотрели на совершенно новых, непонятных людей и хмуро напились шампанским. Зачем-то в ресторане поставили пошлейшие белые декорации со свечками, которые фотографировали женщины с серьезным пробегом, считающие, что «эрвележер с вандербра» подчеркнут их несвежую красоту ­ого-го как.

Все, что раньше нравилось и веселило, сейчас наводило тоску и ужас. И что бы ни пытались выжать журналисты из этого гламура – героев, которые, как во времена «Студии 54», создавали мифы и легенды, уже нет. На место богемы явились люди, выросшие на мифе и приехавшие на миф.

На дискотеках и за столами уже не видно масштабных личностей: теперь кто с детьми у камина, кто в Госдуме, кто в Лондоне. Выросли из куршевельских штанишек. Михаил Прохоров, лет шесть назад гордившийся тем, что лично стоит на входе Les Caves, выдвигается в президенты. Вместо Марка Гарбера на его собственном дне рождения веселятся теперь друзья его сына, а Лившиц не устраивает «день рождения одного еврейского мальчика».

А я умудрилась заболеть кишечным гриппом. Это случается с каждым пятым приезжающим сюда: в Курше живет какая-то особо гадкая разновидность этого противного вируса. И мне почему-то захотелось пересмотреть «Казино». Развал настоящего мафиозного Лас-Вегаса – аналог потерянного нами буржуазного Куршевеля. Герой Де Ниро говорит: «Навсегда закончилось время серьезных людей с большими чемоданами денег, умеющих рисковать». Наступило время огромных корпораций и туристов, проигрывающих деньги, отложенные на квартплату. Курш окончательно превратился в очень несимпатичную разновидность Красной Поляны. Аминь.